Его новая музыка обращена к молодежи. Недавно вышел первый диск, начались регулярные выступления. На одном из таких выступлений мне довелось побывать в конце мая этого года. Когда ведущий вечеринки «Молочных братьев» представил Анатолия как экс-вокалиста группы «Аракс», аплодисментами взорвалась только «взрослая» часть аудитории. Молодежь подозрительно притихла, по-видимому, ожидая, что сейчас на сцену выйдет некто, щедро присыпанный нафталином. Но вместо этого в лучах прожекторов показался стильный мужчина. Он сел на высокий барный стул и показал собравшимся, что такое выступление настоящего артиста высшей категории. Исполненная в акустическом варианте песня «Странная ночь» потом еще долго звучала в ушах, а мысли то и дело сворачивали в сторону рассуждений на тему эстетики высокопрофессионального исполнения. Это было действительно сильно.

Это интервью состоялось на следующий день после выступления группы «Алешин» на фестивале «Нашествие». Мы договорились встретиться в студии SI-Records. Отказавшись от чая и кофе (оказывается, это вредно для голоса), Анатолий расположился на студийном диване и поинтересовался планом наших дальнейших действий. После непродолжительного обсуждения возможных вариантов мы начали с главного — с самых последних событий.

In/Out: Как все прошло на «Нашествии»?

Анатолий Алешин: Хорошо, за исключением погоды. Погода придала всему происходящему некий оттенок... мученичества (наверное, это самое подходящее слово). Ради любви к музыке пострадать пришлось всем — и тем, кто был на сцене, и тем, кто приехал на фестиваль в качестве зрителей.

I/O: Пострадать? Все было настолько серьезно?

А.А.: Пострадать по большей части в переносном смысле, конечно (смеется). От Москвы до места два часа дороги. Все время накрапывал дождь. Из-за него одолевали мысли: а что там? Наверное, все залило, люди разошлись, а если разошлись не все, то сколько осталось, и т.д. От сердца отлегло лишь тогда, когда мы увидели забитую машинами парковку: значит, народ все еще здесь. Но сложности только начинались. Организаторы сообщили нам, что мы должны выступать на северной сцене: туда нужно ехать на машине, но машина туда пройти не может. В качестве транспорта нам предложили армейский грузовик. Покидали в кузов инструменты, кто-то из музыкантов тоже залез, а остальные отправились пешком через все поле.

I/O: В общем, приключения.

А.А.: На мой взгляд, в этом году фестиваль «Нашествие» полностью оправдал свой лозунг «Главное приключение лета». Это действительно было приключением, особенно для зрителей. Ведь мы выступали в последний, третий день фестиваля, а до него было еще два. И постоянно шли дожди, а ночью температура опускалась до совсем не летних 12 градусов тепла. Поэтому лица у зрителей были слегка измученными. Но по этим же лицам было видно, что никакой дождь их не испугает. Если уж они приехали «отрываться», то будут делать это до конца. В общем, здорово, несмотря на немного скомканные впечатления.

I/O: Расскажи о своем современном проекте. Почему ты занялся поиском новых форм рока, вместо того, чтобы попытаться раскопать былую славу, ведь по этому пути сейчас идут многие звезды 70—80-х годов?

А.А.: Первое, что мы попытались сделать по моем возвращении — это воссоздать «Аракс». Но, видимо, не зря говорят, что в одну реку нельзя войти дважды. Любая история хороша, если она вовремя закончилась. В противном случае твое творчество может превратиться в мумию: есть и форма, и цвет, и даже какой-то запах, но во всем этом больше нет жизни. Это легко понять, посмотрев на современный Pink Floyd или, например, Yes — внешне все хорошо, потрясающая эстетика и мастерство, но на их концертах больше не происходит открытий. Когда мы стали гастролировать как возрожденный «Аракс», я увидел, что с нами происходит то же самое. Если бы пытались делать что-то новое, тогда да, а так... Для меня этот период закончился. Петь одни и те же песни двадцать лет лично мне не интересно, а если это не интересно мне, то как это может быть интересно слушателям? Когда я это понял, я ушел. Сейчас мне хочется делать современную музыку, хочется, чтобы она была интересна сама по себе, без привязки к былым заслугам. Это все тот же рок, но в его рамках мы стараемся найти современное звучание, современный язык. Это должно быть доступно не только взрослым поклонникам, но и молодежи: ведь основной аудиторией рок-музыки является именно она.

I/O: Какая философия, на твой взгляд, сегодня актуальна в роке? Если раньше это был бунт против обывательской рутины, то теперь, похоже, новое поколение поклонников рока занимается в основном тем, что сыто разглядывает жизнь через призму бутылочки пива.

А.А.: Любой человек начинает свою жизнь с конфликта с этим миром, и протест рок-музыки как раз и заключается в этом конфликте. У каждого поколения свои пристрастия, но в целом, любой человек проходит в своей жизни определенный этап, на котором он учится отвечать для себя на ряд вечных вопросов. Любовь, дружба, ненависть, взаимное непонимание с окружающим миром — эти вопросы волновали людей всегда. К ним люди обращаются из поколения в поколение. Эти вопросы и остаются вечной темой для лирики рока.

I/O: У каждого успешного музыкального проекта обязательно есть своя «фишка». В чем, по твоему мнению, она заключается в случае с твоим новым проектом?

А.А.: По моим наблюдениям, любая хорошая музыка — это не только ноты, звуки, тексты, какая-то идея, это в первую очередь магнетизм конкретной личности. Совершенно не важно, сколько лет этот человек провел на сцене; не так уж и важно, что он поет и как он это делает; важно — обладает ли человек харизмой. Наглядный пример — «Ария». Посмотри, как поклонники «Арии» отреагировали на уход Кипелова. В Интернете только и ведутся разговоры о том, как был хорош Кипелов и как плох Беркут. Но вся шутка в том, что Беркут вовсе не плох, просто пока он будет находиться на месте Кипелова, его будут постоянно с ним сравнивать. А с Кипеловым, с его данными, опытом и магнетизмом, да еще и на его месте, вряд ли кто-то сможет сравниться. На самом деле для зрителей он и был «Арией». В нем и заключалась та самая «фишка». Да, в группе важен каждый человек, но когда уходит яркий лидер, то пропадает и вся группа. В случае с «Арией» это грустно, но это так. Поэтому для меня важно находиться на своем месте, вот и вся «фишка». А еще я очень сильно надеюсь на свой профессиональный опыт; на то, что он позволит мне быть интересным для слушателей.

I/O: У тебя все еще осталось достаточно много поклонников времен «Аракса». Им наверняка будет интересно узнать, как ты провел последние двадцать лет.

А.А.: После того, как «Аракс» попал под запрет Министерства Культуры, я организовал свой собственный проект «Стайер», в котором весьма благополучно просуществовал некоторое время. Но потом началась перестройка. Все изменилось. Начала меняться жизнь, изменились вкусы и предпочтения людей. Огромные изменения произошли в концертной сфере. Появились независимые концертные организации, а вместе с ними — возможность зарабатывать на гастролях огромные деньги. Какое-то время рок-музыка успешно со всем этим существовала, но вскоре, по вполне понятным коммерческим причинам, она стала проигрывать группам нового «фонограммного» формата. Таким группам, как «Ласковый май» и «Мираж», не нужно было столько аппаратуры, классных музыкантов, технического персонала. В их случае все было гораздо проще, а соответственно — выгоднее. В роке тоже пошла новая волна, социальная; ее еще называют «красной». Во всем этом нужно было как-то сориентироваться. Нужно было понять: если ты собираешься продолжать профессионально заниматься музыкой, то как и где ты собираешься зарабатывать деньги. Я, наверное, мог бы уйти в поп-музыку, как это сделали многие мои коллеги. У меня были и связи, и возможности. Но я никак не мог себя найти во всем этом. Однажды Андрей Разин предложил мне съездить с ними на гастроли, поработать в первом отделении. Поехать одному, без группы. Он сказал: «А зачем тебе группа? Это лишние расходы, гостиницы, билеты. Бери кассету с фонограммой, и поехали». Для меня все это было как-то дико. И когда передо мной замаячила совершенно конкретная дилемма, что делать дальше, «перекрашиваться» в попсу или менять профессию, вдруг раздался телефонный звонок. Мне предложили поехать на четыре месяца в Америку и поработать там в русском ночном клубе. Я согласился, и четыре месяца растянулись на одиннадцать лет.

I/O: Все одиннадцать лет в Америке ты занимался только музыкой?

А.А.: Нет, не только. Переезд для меня стал какой-то новой отправной точкой. Все прошлое осталось здесь, а там началась совершенно другая жизнь. Изменилось и отношение ко многим вещам. Вообще, насколько позволяют судить мои наблюдения, эмигранты делятся на два типа: первые сразу же бросаются в омут головой, вторые очень долго и болезненно адаптируются, но иногда им и вовсе не удается это сделать, несмотря на десятилетия, прожитые в другой стране. Я, скорее, отношусь к числу первых. Воспоминания о прошлом не тянули мне жилы, скорее наоборот: новая жизнь меня очень увлекла. Работа в ночном клубе может показаться не такой уж и престижной, но все же это была работа, позволявшая мне существовать в новых условиях. Вместе с этим я с удовольствием пробовал себя на самых разных поприщах. В Америке не принято отказываться от денег, а следовательно и от работы. Одно время я даже работал плотником, строил дома. Попробовал еще несколько новых для себя профессий, но вместе с этим не оставлял и музыку.

I/O: Что в Америке на тебя произвело наибольшее впечатление, прежде всего как на музыканта?

А.А.: Во-первых, уровень русских музыкантов, с которыми мне пришлось работать в Нью-Йорке. Не то чтобы те музыканты были плохими, просто тут мне довелось поработать со многими действительно выдающимися музыкантами, чей профессиональный уровень был очень высок. Ну а второе, что произвело на меня самое сильное впечатление, это — уровень американских вокалистов. Для меня это было чем-то невероятным. В русские клубы довольно часто приглашают американских вокалистов, и они с удовольствием работают там. Это такая «халтура», в смысле приработок. Часто во время работы они поют бэк-вокал, и меня всегда поражало то, как они это делают. Собрались, немного распелись, о чем-то переговорили и вперед. Вот и вся репетиция. А самое главное — они делают это точно, красиво, легко. Глядя на них, я всегда вспоминал наши мучительные разучивания многоголосий. С каким трудом это давалось... Кто бы знал!

I/O: А почему, на твой взгляд, американцы могут так работать, а мы — нет?

А.А.: Я думаю, что дело тут в общей культуре. Культура пения, культура звука их окружает 24 часа в сутки. На радио, в телевизоре, с любых пластинок, отовсюду ты слышишь очень добротный профессиональный вокал. В этом стандарте они живут с пеленок и потом уже не могут по-другому. К тому же многие сами поют с раннего детства, в школах, в церкви... А еще, наверное, им очень помогает сильно развитый инстинкт первенства. Американец не будет что-либо делать в расчете на то, что станет вторым. Только первым. Если русского спросить, хотел бы он петь, как Стиви Уандер, то он ответит да. Американец же скажет: а чего тут хотеть, я и так пою не хуже, а может, и лучше. Для нас Стиви Уандер — это пришелец из космоса, для них — парень с соседней улицы, который смог стать первым. Так если он смог, то почему не смогу я? Им абсолютно чужды сомнения. Мы, русские, больше сомневаемся, чем делаем, они — наоборот, без всяких сомнений впрягаются и пашут как волы. Если человек решил кем-то стать, то он будет работать только на это. Будет учиться, искать возможность заниматься с лучшими преподавателями, делать все, чтобы добиться поставленной цели. И это не национальная черта, просто так устроено их общество. Наше общество сейчас тоже меняется и среди нашей молодежи я вижу очень много целеустремленных людей.

I/O: Что заставило тебя вернуться?

А.А.: Однажды ночью я проснулся и стал размышлять о своих дальнейших планах. После недолгих раздумий выяснилось, что все мои планы связаны с погашением того или иного кредита. В первый раз эта мысль меня не очень задела. Но потом я стал просыпаться все чаще и чаще. И однажды осознал, что теперь все мои творческие планы — это график погашения кредитов. Такая мысль лишила меня покоя. Мне показалось, что это конец. Ну будет у меня другая машина, будет много бытовой техники, ну перееду я в другой дом — а дальше-то что? И это все, на что я могу рассчитывать в этой жизни? Америка — это общество потребления, и когда я понял, что стал частью этого общества, мне стало неуютно.

I/O: Здесь тебя не было одиннадцать лет. Все это время ты интересовался, как тут у нас идут дела?

А.А.: Если честно, то нет.

I/O: И как прошла акклиматизация?

А.А.: Очень тяжело. На то, чтобы «вернуться», мне потребовался почти год. Это был ужасный год. Год депрессии и дезориентации. Но потом все встало на свои места и сейчас я чувствую себя просто превосходно.

I/O: В чем секрет?

А.А.: Это очень простой принцип: где работа, там и жизнь. Сейчас я могу профессионально заниматься тем, что мне нравится, а все остальное — это уже детали. Работа — это главное для мужчины.

I/O: Скажи, а что тебе больше всего бросилось в глаза по возвращении?

А.А.: Наверное, пропаганда. Я уехал из Америки вскоре после 11 сентября. Живя в Нью-Йорке, я был свидетелем этой трагедии. И интерпретация наших СМИ меня, если честно, поразила. Это было настолько далеко от правды! Эта пропаганда была настолько очевидна... Когда ты живешь здесь, ты ее не видишь, но когда ты только что приехал оттуда и тебе рассказывают такую чушь — это было нечто. Смотришь и думаешь: да вы что! Все же было совсем не так! В Америке, скорее всего, врут не меньше, и живя там, ты этого тоже не видишь. А тут выпал такой шанс: сравнить собственные впечатления с версией СМИ.

I/O: Ну и напоследок такой вопрос: если честно — не жалеешь, что вернулся?

А.А.: Нет. Я думаю, что жалеют о чем-то только люди, не уверенные в своих силах. Если у тебя есть перспективы, нет смысла жить прошлым. Перспективы, открывшиеся мне здесь, меня вполне устраивают, а значит, и жалеть не о чем.

Беседовал Александр Хорев